Болшево , как известно, Дом творчества, а не дом отдыха. Кое-кто творил там, это правда: за закрытыми дверями стрекотали пишущие машинки, громко ссорились режиссеры со своими сценаристами. Но даже самые трудолюбивые не отказывали себе в удовольствии посидеть вечерком в хорошей компании, поговорить и послушать. А послушать было кого: Михаил Ильич Ромм вспоминал смешные эпизоды на съемках Ленинианы, Марк Бернес замечательно читал ненапечатанного Бабеля, Михаил Давыдович Вольпин рассказывал про визит делегации московских гомосексуалистов к наркому Луначарскому... А нам с Юлием Дунским крупно повезло. В столовой к нам подселили Фаину Георгиевну Раневскую. Вы разрешите? спросила она басом и тяжело опустилась на свободный стул. Помолчала минуту и вдруг объявила: Ненавижу свою грудь. Ну, зимой еще куда ни шло живот греет. А летом что с ней делать? И мы поняли, что с этой соседкой не соскучишься. Великая актриса была умна и иронична. Причем (свойство сильных и уверенных в себе людей) не боялась выставить себя в смешном виде, наоборот, делала это с удовольствием, отлично понимая, что таким способом набирает очки. Одно время я носила шляпу болеро . Знаете, такую, с очень широкими полями, рассказывала она. Мальчишки бежали за мной и кричали: Мартинсон идет, Мартинсон идет! (Для читателей помоложе справка: такая шляпа была на голове у Сергея Мартинсона в старом фильме Золотой ключик , где он играл продавца пиявок.) Как-то раз я стояла с Эрастом Гариным возле Театра киноактера, ждала автобуса. Там есть двухэтажный дом рядом и вот с крыши этого дома маленький мальчик написал на меня. А Гарин сказал: Фаина, как вы популярны! (Эту фразу она произнесла гаринским голосом; я бы написал неподражаемым гаринским голосом , если 6 Раневская не сымитировала его так мастерски.) И еще одна ее история. Это было в Баку. Я шла по парку вечером, и за мной увязался какой-то гражданин. Он шел сзади и говорил: Мадам, пойдем со мной. Я знаешь какой мужчина? Я мужчина, как конь, вы будете иметь удовольствие . Я слушала, слушала, потом сказала: Товарищ, вы, наверно, ошиблись. Я старая и некрасивая женщина . Он забежал вперед, поглядел и сказал: Вы правы. Извиняюсь . Да, не щадила себя. Но и других не очень жалела. Однажды спросила: Скажите, это ваша пьеса Гусиное перо ? Нет, Фаина Георгиевна, это другая пара написала, Лунгин и Нусинов. A-а... Вот у них есть чувство юмора. (Интонация не оставляла сомнений: у них есть, а у вас нету.) Подозреваю, что часть ее историй входила в устоявшийся репертуар, а некоторые шутки были хорошо подготовленными экспромтами. Но кто кинет в нее камень?.. Вера Николаевна, вдова Л. Трауберга, рассказывала, что Раневская однажды нарочно провела ее по Петровке мимо Пассажа и вдруг в испуге остановилась перед витриной с игрушками: Верочка, что это?! Это было резиновой надувной белкой на сучке отвратительного серо-лилового цвета. По-моему, это белочка, сказала Вера Николаевна. На ветке. Да? А я думала, что это рак прямой кишки. Что касается небоязни рассказывать о себе не самые лестные вещи, этим могли похвастаться многие из болшевских завсегдатаев. Вот как Александр Аркадьевич Галич рассказывал о своей первой встрече с Александром Николаевичем Вертинским. Саша сидел за столиком в Астории самой шикарной из всех ленинградских гостиниц и ждал официанта, чтоб заказать завтрак, К столику подошел немолодой господин, грассируя, попросил разрешения сесть на свободный стул, и Галич понял, что это Вертинский, Желая произвести впечатление на знаменитого певца (сам Саша тогда еще не был знаменитым), он заказал на завтрак икру, семгу и еще что-то очень дорогое, а когда пришло время платить, дал на чай десять рублей.' А Вертинский заказал чай с лимоном и булочку. Съев, попросил счет, внимательно изучил его и, расплатившись, подвинул к первой кучке мелочи еще двенадцать копеек чаевые. Встал и, поклонившись Галичу, направился к выходу. Официант почтительно смотрел ему вслед. Сашину десятку он взял как должное, только кивком поблагодарил: не уважал пижонов. А в этом клиенте он почувствовал настоящего барина. Спросил у Галича: Кто ж это сидел с вами?,. Или вот такая история. Кинорежиссер Альберт Гендельштейн, зять Утесова, был очень хорош собой стройный, смуглый, горбоносый, с волнистыми черными волосами и усиками, как у Панчо Вильи. Он знал, что похож на мексиканца, и культивировал это сходство, даже носил по-моему, единственный в Москве шелковый шейный платок, Однажды на дипломатическом приеме его подвели к мексиканскому послу: Скажите, кто по национальности этот сеньор? В ответ ожидали, конечно, услышать: Мексиканец . Но посол, немного говоривший по-русски, мельком глянул на Альберта и определил: Обикновенная эврея. (Рассказано самим пострадавшим.) В Болшеве начинались и кончались любовные истории, соавторства, а иногда и репутации. Там случалось много чего. Недаром упомянутый выше М. Д. Вольпин сказал: Надо написать роман про Болшево. Первую фразу я уже придумал: По коридорам Болшева ходили старые евреи в ковбойских штанах , В ковбойских штанах сказал, не в джинсах ! Вот как давно это было. Нет уже в живых Михаила Давыдовича, нет никого из тех, о ком я успел рассказать. Но у всех, кто их знал, остались веселые воспоминания о веселых и талантливых людях, которым, казалось тогда, жить и жить...
|
